Океанский патруль

Промозглый осенний мрак нависал над скалистыми тундрами. Эшелон «14-бис» пересек Полярный круг и, осыпая искрами паровоза чахлые ветви придорожных берез, двинулся дальше — на север, на север…
В тесных озерных лощинах нудно посвистывал ветер; внизу, под высокой насыпью, тревожно поблескивала стылая болотная вода. Эшелон скрежетал тормозами на крутых уклонах, звонко лязгал тарелками буферов, хриплый гудок его растекался над тундрой — широко и протяжно.

Замыкая состав, в конце длинной цепи тряских теплушек тяжко мотался на поворотах единственный пассажирский вагон. В желтоватых потемках внутри вагона колебались угловатые тени багажных полок, а съежившиеся от холода люди походили на большие узлы, кое-как разбросанные повсюду.
В четвертом купе всю ночь не гас свет; плотные шторы на окне были опущены наглухо, и табачный дым висел под потолком голубыми пластами.

Лейтенант флота Артем Пеклеванный, подложив под голову мягкий парусиновый чемодан, зашнурованный по?корабельному, полудремал, полубодрствовал. Под резкими ударами ветра скрипел расшатанный оконный переплет, похрапывали горные инженеры, едущие в Хибины, плакал ребенок в соседнем купе.
Эшелон, набирая скорость, с лязгом и грохотом рвался на север — в сторону фронта, в сторону океана.
И лежа на жесткой вагонной полке, лейтенант думал о том, что его ждет впереди.
«Что?..»
Но почему-то каждый раз, когда он задавал себе этот вопрос, перед его глазами вставала карапасная палуба миноносца, щупальца обледенелых орудий, неустанно следящие за горизонтом, а в ушах росло и ширилось тонкое пение корабельных турбин. Пеклеванный уже видел себя на мостике корабля, бороздящего в глухую полярную ночь морскую пустыню, что пронизана тревогой и ветром. Тревогой и ветром…
А пока — нет ничего: вместо палубы миноносца — мерно вздрагивающая полка вагона, вместо грохота залпов — дробные перестуки колес.

Пеклеванный еще не воевал. Перед самой войной окончил военно?морское училище и с тех пор служил на кораблях Тихоокеанского флота. Когда началась война с Германией, лейтенант подавал рапорт за рапортом с просьбой перевести его на действующий флот. На любой — только бы воевать! Но в те дни гитлеровцы уже подходили к Сталинграду, и широкотрубные серо-голубые японские крейсеры типа «Микадо» начали появляться вблизи советской морской границы. И лишь когда была разгромлена армия Паулюса, а горизонт Тихого океана сразу после этого очистился от дымных японских иероглифов, командование

Пеклеванный еще не воевал. Перед самой войной окончил военно?морское училище и с тех пор служил на кораблях Тихоокеанского флота. Когда началась война с Германией, лейтенант подавал рапорт за рапортом с просьбой перевести его на действующий флот. На любой — только бы воевать! Но в те дни гитлеровцы уже подходили к Сталинграду, и широкотрубные серо-голубые японские крейсеры типа «Микадо» начали появляться вблизи советской морской границы. И лишь когда была разгромлена армия Паулюса, а горизонт Тихого океана сразу после этого очистился от дымных японских иероглифов, командование уважило просьбу лейтенанта: он получил назначение на Северный флот.
И вот — едет…

— Кан-да-лакша! — пропел в конце коридора чей-то голос. — Поезд простоит две минуты… На станции есть кипяток…

Кипяток! Это слово в те дни произносилось почти с благоговением. Каждый, кто странствовал в теплушках, помнит эти военные этапы, когда глаза искали сначала не название станции, а выразительную надпись, накарябанную на доске паровозным углем: «Кипяток».

Лейтенант встал. Он был невысок ростом, но зато широк в плечах. Острые загорелые скулы выступали на его лице, выбритом по флотской манере до блеска. Он толкнул клинкет двери в сторону и, мягко ступая, вышел в коридор. Повсюду лежали и сидели солдаты резервной Полярной дивизии.
Переступая через спящих, Артем добрался до конца вагона и распахнул дверь. Уши сразу заломило от гула железа, ходившего под ногами, свежо пахнуло запахами осенней тундры. Ухватившись за поручни, лейтенант перевесился наружу, пытаясь разглядеть в темноте приближающуюся Кандалакшу. Но крутом — ни единого огонька, ни единого домика; семафоры светили тускло.
Война…

Неожиданно разъехались на стрелках рельсы, во тьме печально протрубил рожок, и поезд ворвался на станцию. Мимо поплыли изогнутые шеи водоналивных колонок, смутно забелели вокзальные пакгаузы. Какие-то люди, крича, бежали за вагоном, подбрасывая на спине уродливую поклажу.

Быстрым шагом прошел на посадку матросский отряд. Не проронив ни слова, матросы шли плотно сомкнутым строем — под твердым шагом гудела платформа. Перед глазами Артема мелькнули взвихренные ленты бескозырок, матовым глянцем блеснуло оружие, и матросы исчезли во тьме, внеся в вокзальную суматоху спокойствие и какую?то настороженность.
Война торопила людей. Не прошло и минуты, как ударил гонг, издалека донесся свисток, и перегруженный состав, лязгая буферами, отшатнулся назад, точно пробуя силы. И в тот же момент дверь тамбура содрогнулась под ударами кулаков:
— Эй! Плацкартный! Открывай!..

Лейтенант рванул дверь, и сразу же несколько рук поставили на площадку женщину среднего роста, закутанную в белый шерстяной платок. Потом, уже на ходу поезда, в тамбур кинули тяжелый бумажный сверток. Артем подхватил его на лету, а новая пассажирка звонко крикнула в сторону уплывающего вокзала:
— Вы — хорошие парни! Желаю вам удачи на промысле!..
С перрона ей что-то ответили, и женщина, рассмеявшись, повернулась к Пеклеванному.
— Спасибо вам, — сказала она, принимая от него сверток.
Проводник близоруко осмотрел билеты и, погасив фонарь, буркнул:
— Четвертое купе налево… Спать негде, придется сидеть…
— Я могу уступить вам нижнюю полку, — предложил Пеклеванный.
— А вы?
— Я только что проснулся, — услужливо слукавил лейтенант.
Еще раз поблагодарив, женщина прошла в вагон… Отставший от состава матрос с громадным чайником в руках бежал по шпалам, высоко подпрыгивая на рельсовых стыках. «Не догонит», — тревожно подумал Артем, но тот вдруг оказался совсем рядом с тамбуром.
— Ну, ну! Нажми! — крикнул лейтенант.
Матрос рванулся вперед и теперь бежал, держась за подножку.
— Бросай чайник!.. Давай руку!..
Тяжело и хрипло дыша, матрос ответил:
— Мне другой вагон надо. Братва чаю ждет!..
И, забрав в зубы ленты бескозырки, рванулся дальше. Артем неотрывно следил за ним, пока тот не догнал свою теплушку. Там у него приняли чайник (лейтенанта рассмешило, что сначала — чайник), потом в бушлат матроса вцепилось сразу несколько дружеских рук, он повис в воздухе и, болтнув ногами, исчез в вагоне.

Ранним утром эшелон подошел к озеру Имандра — озеро тянулось слева целую сотню верст, то исчезая вдали, то вновь приближаясь к самой железнодорожной насыпи. А справа, покрытые искрометными шапками снегов, величаво поднимались к небесам Хибины. Здесь эшелон двигался медленно, подолгу стоял на полустанках, уступая дорогу идущим на юг товарным составам. Встречные поезда обдавали воинский эшелон паром и грохотом, волоча за собой тяжелые платформы, груженные кировскими апатитами.

На одной из таких стоянок Пеклеванный долго бродил по перрону, потом купил стакан вялой прозрачной морошки и вернулся в купе. Было еще рано, но женщина уже проснулась и, сидя на нижней полке, пыталась заново упаковать свой разлохмаченный пакет.
Кивнув на столик, где дымился стакан чаю, она сказала:
— Попробуйте. Наверное, еще не остыл.
— Спасибо. Могу предложить морошку.
— Нет. Благодарю. Осенняя ягода — на любителя…

Артем принялся завтракать, поглядывая в окно, где солдаты эшелона облепили ближайшие сопки, собирая в котелки бруснику. Шипение Имандры и гудение ветра, дующего с хибинских отрогов, едва слышались в купе.
Женщина старательно возилась с пакетом. Желая завязать разговор и не зная с чего начать, Артем заметил:
— Небольшой же у вас багаж в дорогу. Просто позавидуешь.
— А я не люблю таскаться с вещами, — ответила спутница, как показалось Артему, даже сердито. — Здесь только книги… Послушайте, лейтенант, — спросила она, — может, у вас найдется бечевка?
Бечевка у лейтенанта нашлась, и он сам взялся помочь женщине.
— Мы, моряки, — похвастал Артем, — мы это умеем лучше женщин. И узлы, которые мы вяжем, загадочны, как людские судьбы…
— Не хвалитесь, пожалуйста, — улыбнулась женщина, — я морские узлы вяжу ничуть не хуже вашего. У меня муж — моряк…

Пеклеванный взялся за дело обстоятельно. Он распутал пакет от бумаги и увидел, что в нем лежит несколько экземпляров одной и той же книги.
— «Промысловая разведка в Баренцевом море в условиях военного времени», — прочитал Артем вслух и почти восхищенно добавил: — Война длится всего два года, а кое-кто, оказывается, уже приобрел опыт ловли рыбы в военных условиях…
— Кое-кто, — снова улыбнулась женщина, закуривая папиросу.
— А вы случайно не библиотекарь? — спросил Артем. Спутница, немного помедлив, вскинула на Артема серые глаза, не сразу ответила:
— Нет. Я как раз автор этой книги. Прошу только не счесть это признание за нескромность. Это уж как бы в порядке знакомства…
— Вы? — недоверчиво спросил Артем. — Странно…
— Ну да. А что же тут странного? Я работаю в Опытном институте рыбного хозяйства, — почти официально ответила она.
— Тогда позвольте взглянуть, — робко попросил лейтенант.
— Пожалуйста, только дарить не буду. Это вам совсем неинтересно…
Повернув к себе серую невзрачную обложку, Пеклеванный сначала прочитал имя автора: «Кандидат биологических наук И. Рябинина». С любопытством перелистав несколько страниц, он хмыкнул.

В книге было много карт, чертежей, фотографий рыбных косяков, над которыми кружились птицы.
Артем невольно удивился: ведь это же чисто мужская работа, требующая от человека морских навыков, упорства, смелости. Он внимательно взглянул на спутницу и мысленно попытался увидеть ее в грубой штормовой одежде на скользкой обледенелой палубе траулера, но не смог. Как?то упорно не умещалось в сознании — эта женщина и ее профессия.
— Вы знаете, — сказал лейтенант, машинально взглянув на цену книги и покраснев при этом, — как?то даже не верится… Вы, женщина, и — вдруг… Извините, но о чем хоть говорится в этой книге? Что изменилось в промысловой разведке? Ведь рыбе-то все равно — воюют люди или нет?
— Рыбе-то все равно, это справедливо, а вот рыбакам-то нашим далеко не все равно. И сколько траулеров с нашими парнями уже нашло себе могилу на старых довоенных банках…
— Занятно! Может, расскажете подробнее?
— Это слишком долго рассказывать.
— Да ведь и времени-то у нас много. А мне послушать вас будет очень интересно…
— Ну, что ж… Есть такой траулер «Аскольд», — задумчиво начала Рябинина. — Еще в сороковом году он обнаружил большую рыбную банку. Война же заставила искать рыбу там, куда

В книге было много карт, чертежей, фотографий рыбных косяков, над которыми кружились птицы.
Артем невольно удивился: ведь это же чисто мужская работа, требующая от человека морских навыков, упорства, смелости. Он внимательно взглянул на спутницу и мысленно попытался увидеть ее в грубой штормовой одежде на скользкой обледенелой палубе траулера, но не смог. Как?то упорно не умещалось в сознании — эта женщина и ее профессия.
— Вы знаете, — сказал лейтенант, машинально взглянув на цену книги и покраснев при этом, — как?то даже не верится… Вы, женщина, и — вдруг… Извините, но о чем хоть говорится в этой книге? Что изменилось в промысловой разведке? Ведь рыбе-то все равно — воюют люди или нет?
— Рыбе-то все равно, это справедливо, а вот рыбакам-то нашим далеко не все равно. И сколько траулеров с нашими парнями уже нашло себе могилу на старых довоенных банках…
— Занятно! Может, расскажете подробнее?
— Это слишком долго рассказывать.
— Да ведь и времени-то у нас много. А мне послушать вас будет очень интересно…
— Ну, что ж… Есть такой траулер «Аскольд», — задумчиво начала Рябинина. — Еще в сороковом году он обнаружил большую рыбную банку. Война же заставила искать рыбу там, куда раньше траулеры совсем не заходили. Сам капитан «Аскольда» не раз говорил мне…

В дверь постучали. «Да, да!» — и в купе вошла женщина; на плечах ее было накинуто старенькое выцветшее пальто, на ногах топорщились разбитые, заплатанные валенки. Большие горящие глаза, обведенные тушью усталости, резко выделялись на бледном лице. И было видно, что эта женщина совершила утомительный путь и этот путь еще не кончился: все впереди, впереди…
— Простите, — сказала она, — у вас, кажется, есть кипяток. Для дочери мне…
— Пожалуйста, пожалуйста! — спохватилась Рябинина. — У нас целый чайник.
— Сахар, — кратко предложил Пеклеванный. — Берите.
— Спасибо! Моя дочь капризничала ночью, мешала вам, наверное?
— Ничего, ничего…

Кипяток тонкой, перекрученной в винт струей бежал в большую кружку, на дне которой плавились куски сахара. Рябинина, с сочувствием посмотрев на незнакомку, продолжала:
— Ну, так вот… Капитан «Аскольда» не раз говорил мне, что еще до войны собирался закинуть трал в пустынном районе моря. И на том самом месте, которое пользовалось у рыбаков дурной славой, он вдруг снял небывалые «урожаи» рыбы. Жирной, нагулявшейся рыбы. Сначала это сочли просто за удачу, потом туда потянулись другие капитаны, и теперь эта рыбная банка так и называется: «Рябининская».
Кружка была уже наполнена кипятком, но соседка по купе не уходила.
— А я ведь знаю Рябинина, — тихо сказала она. — И траулер «Аскольд» знаю тоже… Где он сейчас?
— «Аскольд» сейчас в море, — неуверенно ответила Рябинина, — но он скоро вернется… А вы к кому?
— Я к мужу. Он на «Аскольде». Тралмейстером…
— Вы что-то путаете. Аскольдовский тралмейстер — Платов. Григорий Платов. А как фамилия вашего мужа? Может, он на другом траулере?
— Никонов, — чуть слышно ответила женщина.
Тревога и растерянность — вот что успел заметить Пеклеванный на лице Рябининой, когда она услышала эту фамилию — Никонов.
— Я из Ленинграда, — досказала женщина. — Вот… вырвалась из блокады, осталась жива… Еду к нему!
Рябинина посмотрела куда-то в пол, разглядывая, казалось, рваные валенки женщины.
— Знаете, — осторожно сказала она, — может, я и ошибаюсь. Вы, когда прибудем в Мурманск, обратитесь в управление Рыбного порта… Но я помню, хорошо помню, что такой тралмейстер Никонов когда-то плавал на «Аскольде»…
Когда Никонова ушла, Рябинина призналась:
— Я не хотела огорчать эту женщину, но мужа ее давно нет на «Аскольде»; он ушел добровольцем воевать на сушу. И где он сейчас — никто из аскольдовцев не знает…

Наступило тягостное молчание. Разговор долго не клеился. Казалось, что эта жена моряка, пришедшая за кипятком, принесла в купе незримую печать своей беды — так человек с улицы вносит в теплую комнату жгучее дыхание мороза. И только когда Артем напомнил: «А что же дальше?» — только тогда Рябинина заговорила снова, постепенно воодушевляясь:
— А рыба там есть! Вы понимаете, лейтенант, теплая ветвь Гольфстрима продвинулась к востоку на целую сотню миль, а вместе с нею продвинулись и косяки рыбной молоди. На море идет война; корабли и самолеты ежедневно сбрасывают в пучину тысячи тонн взрывчатых веществ. Вполне возможно, хотя это и не доказано, что рыба, пугаясь звуковых колебаний, уходит все дальше в поисках новых кормовых районов. А эту тишину и добротный планктон она найдет на северо?востоке… И я, — тихо, но уверенно сказала Рябинина, — я скоро, наверное, поведу экспедицию тоже на северо-восток…

Они разговорились. Море сблизило их и породнило. Артем узнал, что Ирина Павловна (так звали его спутницу) собирается в конце этой осени уйти в экспедицию; что возвращается она из Архангельска, где печатали ее книгу; спешит в Мурманск, где ее ждет сын Сережка и на днях должен вернуться с промысла муж.
— И когда же вы надеетесь уйти в экспедицию? — спросил Пеклеванный.
— Думаю, через месяц, через два. Надо еще найти и приготовить судно.
— Но ведь на море война… И ваша мирная наука бессильна против торпед и снарядов. Кто оградит вас в открытом море?
— Северный флот, — не задумываясь ответила она и улыбнулась. — Хотя бы вот вы!..

На одной станции в купе вошел английский летчик, сбитый в недавнем воздушном бою над тундрой. Сам он выбросился с парашютом из кабины горящей «аэрокобры» и упал в болото неподалеку от станции. Солдаты вытащили его из чарусной пади, и теперь он направлялся на свой аэродром.

Англичанин вошел в купе, волоча за собой тяжелый меховой комбинезон, облепленный зеленым болотным цветением. У летчика было приятное лицо с юношеским румянцем во всю щеку и жидкие светлые волосы, гладко зачесанные к затылку. Уши, наверное, были обморожены и шелушились.
Летчик внес в купе едкий запах авиационного бензина и горелой кожи комбинезона. Он и сам, очевидно, понял это и, вежливо склонив голову, обратился в сторону женщины:

Достав смятую пачку сигарет, на которой была изображена охота на тигра в джунглях, летчик повертел в пальцах сигарету, но так ине закурил. Плечи у него вдруг как-то опустились, и он устало закрыл лицо ладонью. Может быть, ему сейчас вспомнилась снежная пыль взлетной площадки, холодный штурвал разбитой «аэрокобры», свистящие языки пламени, рвущиеся из моторов.
И когда он отвел ладонь, то вместо моложавого лица беззаботного томми Пеклеванный увидел по-стариковски хмурое лицо с плотно стиснутыми губами.

Англичанин провел рукой по волосам и сказал глухим голосом:
— К дьяволу! Здесь могут летать одни русские. Поверьте — это не только мое мнение. Я хорошо знаю, что такое «люфтваффе», и меня уже два раза сбивали. Но это было над Ла-Маншем. Я счастливый — мне повезло и в третий раз. Здесь. Но зато и такой обстановки, как здесь, еще нигде я не встречал… Эти ночи без сна, эти снежные заряды, эти наглые фрицы, которые не сворачивают с курса даже тогда, когда идешь на них в лоб!.. Нет, здесь небо не по мне!..

Он отцепил от ремня плоскую флягу, обтянутую кожей, и ко всем запахам, принесенным летчиком в купе, примешался еще один — запах крепкого ямайского рома. Англичанин вытер губы и, устало махнув рукой, повторил, ни к кому не обращаясь:
— К дьяволу!..
Заметив, что офицер смотрит на него удивленно, летчик подсел к нему ближе и без всяких предисловий, с горячностью и откровением, не свойственными англичанину, заговорил. Он сказал, что немецким самолетам требуется всего три с половиной минуты для того, чтобы подняться с финского аэродрома в Луостари и долететь до Мурманска. Эти месяцы, проведенные им в Заполярье, окончательно измотали его: приходится держать себя в постоянном напряжении. Он летал в полярном небе вместе, с русским асом Сгибневым… И, рассказав обо всем этом, летчик неожиданно пришел к мысли, что не понимает советских людей.
— Черт вас знает, — говорил он, опять открывая свою флягу, — где вы находите те выступы, что помогли вам так крепко вцепиться в эту землю!.. Да и стоит ли эта земля того, чтобы так за нее цепляться?.. Может быть, вы слышали про нашего писателя Дева Марлоу? В августе он пришел сюда с караваном транспортов. Так вот, он сказал такую вещь: «Если когда-нибудь придет мир, то пусть он скорее придет к людям Мурманска. Они заслужили его…»

Англичанин рванул комбинезон и закинул его на верхнюю полку.
— Я хочу, — почти выкрикнул он, — чтобы тот, кто не торопится с открытием второго фронта, хоть на один день сел в кабину «аэрокобры» и пролетел над Финмаркеном!.. Пусть он пролетит над Киркенесом, где огонь стоит стеною — плотнее, чем над Лондоном. Эта война — слишком рискованная игра, сэр!..
Артем сунул в рот короткую папиросу, машинально похлопал себя по карманам. Встал.
— Можете курить и здесь, — сказала Ирина Павловна.
— Нет, я решил прогуляться по вагону…
В тамбуре молодой матрос в тельняшке, с перекинутым через плечо куцым казенным полотенцем, торопливо досасывал махорочный окурок.
Дав офицеру прикурить, сказал весело:
— Мурманск уже скоро! — Он сказал это на местном наречии, делая ударение на втором слоге, и это решил запомнить Пеклеванный. — Мурмаши проедем, а там…
Вспомнив высказывание Дева Марлоу: «Если придет мир, то пусть он скорее придет к людям Мурманска», — лейтенант спросил:
— А что, товарищ, это правда, что немецкие самолеты всего в трех минутах полета от Мурманска?
— Да не считал, товарищ лейтенант, — ответил матрос. — Прилетают — это верно. Но мы тоже не в дровах найденные: наши миноносцы огонь откроют, так тут не только «мессершмитты», даже звезды, кажись, с неба летят… К слову скажем, за черникой или по грибы в сопки пойдешь — ну, почитай, в каждом болоте по крылу валяется!
Вагон на повороте качнуло, сильный, упругий порыв ветра распахнул тяжелую дверь. В тамбур косо хлестнули мокрые хлопья снега. С плеча матроса сорвало полотенце, он со смехом что-то сказал, но ветер и грохот колес заглушили голоc, и Артем по движению губ понял одно только слово: «Море!»
— Неужели море?..

Лейтенант шагнул к раскрытой двери. Короткий осенний день угасал, и на горизонте, начинавшем по?вечернему меркнуть, проступали только зубчатые очертания сопок, — моря еще не было видно.
Но в этом могучем порывистом дыхании ветра, ставшего вдруг соленым и влажным, Пеклеванный, как моряк, уже почувствовал близость своей судьбы — военного океана.
Была поздняя осень 1943 года…

Валентин Пикуль. Роман "Океанский патруль".